Лежавший в забытье Фален их не замечал, хотя их кое-какие фразы их негромкой беседы все же доходили до его измученного разума. Правда, он почти их не воспринимал — что-то было для него неровным шумом, что-то бессвязным бормотанием.

— Как он сегодня?

— Он плох, Ваше Величество…

— … Что же ты мне вчера плел? Несомненно, лучше… Я уверен в этом.

— … милость Благих… Надо ждать… Скажу лишь одно, что его сиятельства граф должен находится в полном покое… Сейчас я дал ему лекарство и он должен крепко спать.

Сам же граф метался на своей постели, то порываясь куда-то бежать, то, наоборот, стараясь вжаться в свое ложе.

— Этот проклятый старик хотел забрать моего брата… К утру я должен дать свой ответ. Больше тянуть мы не сможем… Кузена отсюда надо увезти. Завтра будет не до него и боюсь… нам вообще ни до чего не дует дело…

— Сир?

— … Чтобы к утру в лагере остались только солдаты… Больше никого. Беженцев из города отправь сегодня же в глубь королевства… Выдели небольшой отряд для сопровождения бедняги Фалена… Чтобы завтра не случилось, у Ольстера должен оставаться король, который продолжит эту проклятую войну…

Глаза лежавшего вновь открылись. Чуть громче чем следовало произнесенное имя на какое-то мгновение прояснило Фалену голову и, он отчетливо стал слышать обрывок этой беседы.

— … Лагерь атаковать самоубийство. Здесь пойма реки, а почва хорошо не промерзла. Мы просто увязнем, сир.

— Знаю, но ждать когда они выйдут мы тоже не можем…

— Вы же говорили, то торги непревзойденные стрелки. Если же пустить сначала их разворошить это осиное гнездо и дождаться, когда «бессмертные» выползут из-за укреплений лагеря, а потом…

— Что потом? Торги голые… Тех стрел у них почти не осталось… Стрелы с обычными наконечниками стрел лишь царапают броню «бессмертных».

— А обоз? Гномы же обещали еще наконечники?

— … еще в пути… Не известно…

— Если попробовать ночью? — не унимался собеседник короля. — Есть у меня пара парней на примете. Выросли в лесу… Ходят так, что ни одна травинка не шелохнется… Снимут охрану на воротах, а потом пустим конную лаву.

Тяжелая ткань шатра еще раз дернулась, оба собеседника вышли наружу. Ответ короля был уже почти не слышен.

— … Дурень!.. Ноги переломают!.. Только одна дорога… Пара точных выстрелов и… Завал…, — голос короля постепенно стих.

Фален открыл глаза и некоторое время еще выжидал, не появиться ли еще кто-то. Убедившись, что в шатре и возле него никого нет, он медленно сполз с лежака и, завернувшись в одеяло, побрел к выходу. Прежде чем выйти, он зацепился взглядом за невысокого человека в камзоле простого слуги, который скрючившись в три погибели, крепко спал за невысоко стоявшей жаровней. Видимо, он здорово намаялся, выхаживая сгорающего в лихорадке больного.

— Я…, — бормочущий себе под нос парень брел в сторону реки, к заболоченной пойме которой одной стороной и выходил королевский лагерь. — Я должен…

Сгорающего от лихорадки Фалена грызло чувство вины, которое словно ненасытный голодный зверь поселилось внутри него после случившегося в том селении. Потом было нарушение приказа короля и нападение на фуражиров Шамора, что еще более усугубило его состояние. Услышанное же сегодня стало для его полусумерченого сознания последней каплей…

— Я должен…, — брел он на заплетающихся ногах. — Должен…

В этой части лагеря постов было меньше, так как на чуть подмороженной пойме реки любого лазутчика можно было легко заметить чуть ли не за сотню шагов. Парень же шел буквально по кромке, отделявшей сухой подъем и чуть запорошенную снегом низину.

— Должен дать им немного времени…, — мысль о том, что из-за него — его дурости и несдержанности — в конце концов, все может погибнуть, причиняла по настоящему физическую боль. — Ему нужен я… Да, только лишь я…, — он додумался до того, что своей жертвой сможет отсрочить нападение орды. — Все правильно… Кровь за кровь… Я убил его сына, значит и ответить должен лишь я…

Как этот больной, с трудом перебирающей ноги человек смог выбраться за пределы лагеря, можно было объяснить лишь чудом… Или еще может быть случайным стечением целого ряда удивительным образом сложившихся обстоятельств — объявленного временного перемирия, особенно мерзкой в этот час ветреной и промозглой погоды, чуть большей чем обычно меры вина в сумке у одного из постовых. И в результате закутанная в бесформенное одеяло фигура оказалась в нескольких десятках шагах от другого лагеря…

— Кузен короля… Роланда, — бормотала сгорбленная фигура, выйдя на освещенное светом костра место. — Ищут… Здесь я…, — из-за ворот что-то угрожающе кричали. — Урякхай… смерть…, — с трудом шевелился его язык в пересохшем горле. — Я… должен.

Дальнейшие несколько десятков минут Фален благополучно пропустил, рухнув без чувств на снег. Он не помнили почти ничего: ни волочение по земле, ни недоуменные крики, ни сильные удары по телу.

… Мало приятным было и его пробуждение… Что-то держало его за волосы, отчего голова с силой запрокинулась назад, за спину. Сильно ломило грудь, словно кто-то на ней знатно потоптался.

— … ты? — вместе с показавшимся ему ярким до рези в глазах светом до него стали доноситься сначала чьи-то слова, а потом и целые связные фразы. — Слышишь? Кто ты? — в лицо вдруг ударил поток воды. — Победоносный… у него сильный жар…, — чьи-то сильный жесткие пальцы коснулись его подбородка и сильно его сжали. — Нужен лекарь… Это знатный человек, господин… Посмотрите на его сорочку. Расшитая золотом кайма…

Он пытался что-то ответить, но пересохшее горло отказывалось служить. Ему адски хотелось снова упасть и забыться.

— … Лихорадка…, — в его сознании снова стали всплывать лишь некоторые фразы. — Очнись! Как твое имя?! Дайте ему воды…, — те же пальцы разжали рот и влили туда что кислое. — Еще! При лихорадке очень хочется пить…

Кисломолочная жидкость благодатной влагой прошлась по горлу, смывая это неприятное шершавое ощущение.

— Кхе-кхе, — начал кашлять Фален. — Я слышу…, — хрипло проговорил он. — Слышу… Я тот, кто вам нужен…, — сквозь едва раскрытые веки маячили неясные фигуры людей, находящихся рядом с ним. — Граф… Я Фален… граф Тусконский… Вы слышите?

Фален чувствовал приближение очередного приступа боли, которые в последние час случались с ним чаще и ярче, чем прежде. Поэтому он старался успеть сделать все, что должен был.

— Я граф Тусконский, — ему все же удалось собраться с силами и четко произнести свой титул. — Его величество Роланд I Ольстерский приходится мне кузеном…, — даже в таком состоянии мужчина почувствовал, как вокруг него стихли все звуки; стоявшие рядом с ним слушали его, затаив дыхание. — И… я… знайте… я убил вашего принца…, — он назвал Урякхая так, как думал. — Я зарубил это ублюдка… Он убивал простых…

Тут же рядом с ним кто-то яростно зашипел, что-то приговаривая.

— У-у-у-у, — шипение сменилось скрипучим и полным предвкушения голосом, с нескрываемым наслаждением перечислявшим пытки. — Грязный пес! Ты будешь умирать днями! От рассвета и до заката твою кожу будут дергать лоскуток за лоскутком, кусочек за кусочком, посыпая все это солью… Великое Небо, как же я ждал этого! — какая-то невысокая плотная фигура подошла к Фалену почти вплотную и нос мужчины уловил тяжелый запах пота. — Ты слышишь, собака?! Лучшие лекари будут следить за каждым твоим вздохом, чтобы ты не сдох раньше срока…

Фален что-то пытался сказать в ответ, чтобы разъярить еще больше, но пересохшее горло вновь подвело его. Силы в очередной раз подвел измученного лихорадкой мужчину и он забылся на некоторое время…

— … Я Верховный судья Великого… и я говорю нет! — очнувшийся ольстерец сразу же оказался в центре ожесточенно спора, начало которого благополучно «проспал». — Он единственный наследник короля… Завтра мы растопчем этого молодого выскочку, посмевшего скалить зубы на Великий Шамор, а потом нашему пленнику присягнет каждый аристократ этого королевства…